Хмурый осенний вечер. Брестский вокзал. В укромном уголке «весь в чемоданах» сидит молоденький монах и пугливо перебирает чётки. Мимо гуляет мужичок со скучающим видом. Заметил монаха: — Как дела, девственник? Обычно, когда я это рассказываю, все смеются или на худой конец улыбаются. Смешно.
Смех всегда рождается там, где есть тонкая и деликатная ситуация. Всё, что связано с полом, всегда деликатно, поэтому пока живы люди, львиная доля юмора будет приходиться на «половые» анекдоты. Или по-другому: смех можно рассматривать как механизм психической защиты, — там, где человек слишком уязвим, то есть в сфере пола, смех — последняя оборона, и это нужно принять как факт, нуждающийся в осмыслении.
Подвиг девства, — когда люди умные и здоровые берут на себя крест блюсти себя в чистоте не какое-то время, а всю жизнь, и несут этот труд вызывающе открыто — это деликатная ситуация. Когда есть молодые люди, вопреки моде и даже мнению взрослых соблюдающие себя в чистоте до брака, а в браке живущие вызывающе честно и чисто — это тоже деликатная ситуация, а значит, она имеет риск быть осмеянной.
В наше время разговор о девстве, как это ни странно, — серьёзный разговор о смешном, и с этим ничего не поделаешь: само слово девство для большинства из нас обитает исключительно в ироническом контексте. Юродивое слово. И это справедливо не только для светской лексики. Можем ли мы себе представить, чтобы Патриарх обратился с посланием к девственникам? Понятно, что для нашего времени это совершенно невозможно — свои не поймут, чужие поглумятся. Но ведь в древней Церкви такие послания были обычным делом, и почти у каждого святителя тех времён есть такие тексты. Просто само слово так обросло двусмысленностями, что не удивлюсь, если совсем скоро его будут стыдиться произносить в приличном обществе, если таковое ещё останется.
Болезнь профанации святого, заподазривания священного началась не сегодня, и ещё в начале XX века Н. А. Бердяев с горечью писал, что «любовь так искажена, профанирована и опошлена в падшей человеческой жизни, что стало почти невозможным произносить слова любви, нужно найти новые слова». Старые слова нельзя сдавать без боя, тем более что интуитивно мы все, даже неверующие, понимаем, что девство — это святыня и чудо красоты. Одно из песнопений в честь Божией Матери начинается словами «красоте девства Твоего удивляются ангелы».
Девство — это красота, и именно красотой покоряют нас жития святых подвижников и подвижниц. Никакие книги и статьи о пользе девства и целомудрия не способны так заразить красотой девства, как правдивая история святой девы или сияющего чистотой аскета. Нас утешают эти истории, и может быть, то чувство «тишины неизглаголанной» (по слову Епифания Премудрого), которое переживаешь над страницами житий, и есть опыт встречи с красотой девства. «Сам Христос, — пишет священномученик Мефодий Патарский, — восхваляя твёрдо пребывающих в девстве, говорит: что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами (Песн 2:2), сравнивая дар девства с лилией по чистоте, благоуханию, приятности и красоте. Подлинно девство есть весенний цветок, нежно произрастающий на своих всегда белых листьях цвет нетления» (Пир VII 1). Лилии, нежность, весна, цветение — вот какими словами дышит Святитель, когда говорит о девстве.
Но мы спрашиваем себя: возможно ли это, — чтобы здоровый молодой человек хранил себя в чистоте? Выпишем фамилии: Декарт, Паскаль, Спиноза, Юм, Кант, Ньютон, Лейбниц. Это не перечисление столпов философии нового времени, это имена людей, пребывавших в безбрачном состоянии и при этом не замеченных в извращениях. История запомнила их честными учёными, преданными своему делу, любящими философию так сильно, что эту любовь у них не получалось изводить на кого-то ещё.
Все эти люди выросли в христианской Европе, и то, что навык тратить силу любви на духовный труд был для них естественным навыком, — в этом заслуга христианства. «Путём вековых образовательных упражнений, — утверждает К. Г. Юнг, — христианство добилось очень значительного ослабления животных инстинктов-влечений, свойственных эпохам варварства и античности, так что большое количество инстинктивной энергии (жизненных сил) высвободилось для построения цивилизации». Получается, наша цивилизация и культура являются плодом воспитания в целомудрии. Если это так, то цивилизация далась христианам слишком дорогой ценой, потому что лилия девства весьма капризна и требует особого ухода, и когда мы читаем в житиях о подвигах преподобных, страшно даже подумать, какой крови стоила им борьба за чистоту.
«Устремляясь к духу, отцы-пустынники умерщвляли свою плоть, чтобы убежать от крайней огрубелости декадентствующей римской культуры, — продолжает К. Г. Юнг. — Аскетизм — есть форсированная сублимация, и он всегда имеет место там, где животные влечения настолько ещё сильны, что их приходится исторгать насильственно». Вот древние подвижники и несли свой тяжкий крест подвига среди строптивого и развращенного рода (Флп 2:15). И конечно же, если говорить о пользе общественной, о роли в истории — это прекрасно и похвально — но — вот молодой человек, вступающий в жизнь, — как же будут жалеть его и близкие и дальние, как будут отговаривать, если узнают, что он решил пойти в монахи! Откуда этот испуг у вполне церковных людей? Почему девство пугает?
Оставить комментарий